Михаил Васютин за долгие годы пребывания в большой политике никогда не делал резких заявлений. Однако и от откровенного разговора не уходил – тем более со своими коллегами. 16 июня Михаилу Зиновьевичу исполнилось 60 лет, и мы не могли не поздравить его с этой важной датой, а заодно и побеседовать с ним в тиши редакционного кабинета.
— Михаил Зиновьевич, какие чувства Вы испытываете в свои 60 лет? Довольны ли тем, как сложилась судьба, карьера, есть ли чувство удовлетворения сделанным за эти годы?
В личной жизни 60 лет — это время подведения итогов, размышлений, когда уже не строишь планы на далёкое будущее, а думаешь больше о человеческих взаимоотношениях — они становятся важнее, нежели какие-то меркантильные материальные вещи. В этом возрасте уже можно и с внуками говорить осмысленно, сыновья, как правило, люди состоявшиеся, они отдаляются, живут своей жизнью. Сравнивая своё ощущение этого возраста с тем, как к нему относятся другие люди, достигшие его, понял: это объективная реальность, а не только моё субъективное понимание.
Однако что касается работы, у меня совершенно другая позиция. Так сложилась моя жизнь, что кроме государства я нигде никому никогда не служил. Я человек государственный и как мог выполнял и выполняю свой долг перед ним. Глубоко убеждён, что находясь на государственной службе, заниматься какими-то воспоминаниями и подведением итогов, неправильно. Ещё не время расставлять точки над i. Когда меня просят оценить мой вклад в жизнь республики, я вспоминаю анекдот про одного незадачливого фотографа, который предлагал клиентам сделать снимок, чтобы посмотреть, как они будут выглядеть на кладбище. Если мои дела хоть чего-то стоят, история сама рассудит, что обо мне сказать. Если нет, то хоть в гроб с цветочками ложись – всё равно не заметят…
— Какие у Вас сохранились первые детские воспоминания и с чем они связаны?
— Очень хорошо помню свою первую игрушку – металлическую пожарную машину с выдвигающейся лестницей. Она в тогдашней деревне была каким-то чудом. Крутишь колёсико, и лестница выдвигается. Я делал это бесчисленное количество раз и, видимо, до того докрутил его, что лестница, к моему большому огорчению, перестала выдвигаться.
И второе, очень яркое воспоминание — диафильмы. Благодаря им я научился читать раньше, чем пошёл в школу. У нас дома мы устраивали просмотр, на который собирались и бабушки-соседки. Занавешивали окна простынёй, крутили диафильм и читали по буквам текст на плёнке — на русском языке. Это было эмоциональное потрясение, имевшее большое значение для моего развития. Ведь когда я пошёл в школу, русский язык в нашем классе знали лишь два-три человека. Сейчас уже не спросишь родителей: осмысленно они купили диаскоп или бессознательно. Диафильмы тогда были редкостью, и мы обменивались ими. Как-то у мальчишки из соседней деревни появился новый диафильм — «Аленький цветочек», и мы договорились с ним об обмене. Одному идти было боязно, и мы пошли к соседу втроём. До деревни было километра полтора от нашего Микряково, но мы были такие маленькие, что казалось, будто шли до Северного полюса.
— На малой родине часто бываете?
— Сейчас нет. Когда матушка была жива — она немного не дожила до 90 лет – бывая по служебным делам в районе, я хоть на полчаса обязательно приезжал к ней. Попьём чаю, перемолвимся о том о сём, всё — встал и поехал. И когда я в район приезжал, всегда меня в отчий дом тянуло. А как она ушла — такой тяги, чтобы туда поехать, уже не стало. Хотя и дом родной стоит, те же стены, где я родился, брат там живёт. После смерти матери уже года два я там не был. Один мудрый человек мне сказал: это неслучайно, эта связь, она существует. Потому что когда есть мама, ты к статусу деда, отца, мужа имеешь ещё и статус «сынок». Теперь ты этот статус потерял — и всё меняется. Теперь на могилку — да, а больше… Конечно, душу родной край греет, но ехать специально, просто уже нет никакой тяги…
— В родных местах Вам, наверное, каждая тропинка известна. Приезжая туда, замечаете какие перемены произошли с родным селом? В какую сторону оно меняется?
— Да, географию Горномарийского района я знаю хорошо, в том числе и благодаря тому, что, в своё время, играя в ВИА, не пропустил ни одной деревни, где был клуб. Я покинул село в 17 лет и когда приезжал сюда в 90-е годы, конечно, горько было наблюдать, что происходит, была растерянность у людей, они говорили: ну где же государство, дороги нет, ничего нет. Сейчас я радуюсь тому, как меняется родное село и район.
Микряково увеличилось, наверное, раза в три-четыре, потому что центральное место занимает в округе. Вообще-то раньше само село с церковью располагалось только в нижней его нынешней части — в Горномарийском крае земля была очень ценной, в чём и особенность горномарийских деревень: все они строились наискосок, огороды террасами стояли на склонах, ни одной деревни на ровном месте не найдёшь. Сейчас наоборот: все деревни, которых не было видно с трассы, они были в оврагах, все вышли наверх — там современные двухэтажные дома со всеми коммуникациями, в овраге бабушки-дедушки доживают, а вся молодёжь наверху, рядом с трассой — теперь туда добраться проблем нет. А в мои детские и юношеские годы, добраться в наш был отдалённый уголок можно было только на самолёте…
Сегодня по производству продукции на душу населения — только учтённой — район занимает второе место после Медведевского, а ведь в том столько сельскохозяйственных гигантов! А в Горномарийском почти нет крупных предприятий кроме птицефабрики и племзавода. Поэтому люди состоятельные и дома строят. Такого ощущения, что земля запущена, нет. Сейчас я за земляков спокоен.
Единственное, что тревожит — это демография. Перестали детей рожать. Каждую перепись мы теряем по две тысячи человек… Не могу понять этого феномена. Моя версия – это как в старой Европе, они трудятся много, но детей уже заводить не хотят: дом есть, машина есть, лодка… Содержать могут, но не хотят… Какой-то социальный эгоизм. Других причин не вижу — люди не бедствуют.
— А какие существенные перемены, на Ваш взгляд, произошли за последнее время в Марий Эл?
— Видите ли, долгое время наша республика являлась территорией, закрытой для развития. Никто не занимался активным продвижением региона. Задача прежних руководителей заключалась в том, чтобы обеспечить прожиточный минимум населения, а в 90-е годы — элементарно выжить. Долгое время мы оставались просто территорией без опознавательных знаков, отличий. Несмотря на то, что нам досталась многовековая история, у нас не было современного её осмысления, мы этим не занимались. Как, впрочем, и многие другие регионы.
Я очень хорошо помню Саранск в 1990-е: одна лампочка на весь город, в центре – ручеёк, заваленный галошами. Тогдашний глава говорил, что Мордовия, чтобы провести посевную, занимала семена у Пензенской области. Но именно в то время все рванули и занялись обустройством. У Татарстана для празднования тысячелетней истории Казани были ведь не только побудительные причины, это осмысленная тактика, способ продвижения вперёд. Мордовия пошла тем же путём, а позже и Удмуртия к этому присоединилась — чтобы быть не просто местом одного известного завода. Многие регионы пошли по этому пути.
Мы тоже последовали за этим трендом, заявив, что не хотим быть пригородом Казани или местечком рядом с Казанью – как часто объясняли местоположение Йошкар-Олы и республики. Это и стало одним из переломных моментов в развитии Марий Эл. Первой заявкой отличиться была наша новая архитектура — теперь её как угодно можно воспринимать, но это было так. Это одна часть общей истории, и мы в этот тренд вписались, а в последнее время это стало осмысленной стратегией, которая сегодня приносит плоды — всё, что даёт возможность региону развиваться. Это и недавняя презентация Марий Эл в Совете Федерации, и вся череда последующих мероприятий (Всероссийская спартакиада инвалидов, Бендериада). Мы многие вещи делаем несоразмерные со своей небольшой территорией и своими скромными ресурсами. Зато наши усилия вызывают эффект удивления и своеобразного вызова: как это удалось в таком маленьком месте собрать всю Россию? Это, конечно, и личностные устремления Главы республики — он так видит и так понимает, а потом уже мы подключаемся. И появляются вещи, которые мы делаем нашей гордостью, достоянием и продвигаем. Как в такой маленькой республике может быть самое большое козье стадо в Европе? Я каждый раз говорю: это нарушение закона малых чисел. Потому что есть территория площадью 23 тысячи кв. метров — это немного по меркам России или Европы, с человеческим ресурсом 680 тысяч — а там появляется продукция, в три раза превышающая европейское среднее потребление мясной продукции. И если все эти вещи грамотно складывать в один тренд и создавать мультипликативный эффект, то всё наше исключительное становится мощным драйвером развития. Сейчас при общем тренде у нас это носит взрывной характер. И не надо при этом забывать ещё об одной вещи: у нас сохранился мощный пласт аутентичной и традиционной культуры. Вот для сравнения Дом кантеле (разновидность гуслей) у наших друзей в Карелии. Когда видишь, как четыре девочки пытаются из трёх струн очень красиво изготовленного простенького инструмента что-то самозабвенно извлечь в красивых интерьерах, то понимаешь: на фоне того, что делает наша Фаина Эшмякова и её великолепный ансамбль гусляров, это уже уходящая традиция, которую пытаются воссоздать. А у нас эта традиция – неразмытая, сохранившаяся. Мордва тоже много потеряла, потому что живёт дисперсно в инородной среде — хотя и миллионный народ, но у них самый большой процесс ассимиляции. А мы относительно других народов живём относительно компактно: половина здесь, половина — рядом. Поэтому мы башкирских марийцев ощущаем как родственников, и это тоже является конкурентным преимуществом для развития республики.
— Заявление Президента России Владимира Путина по поводу изучения родного языка, сделанное в Йошкар-Оле в 2017 году, во многих национальных регионах страны было воспринято настороженно. Не исключение и Марий Эл. Марийскую общественность смутило то, что своим заявлением руководитель государства как будто поощрил отказ самих марийцев от изучения родного языка…
— В выступлении Президента России речь шла о том, что заставлять человека учить язык, который для него родным не является, так же недопустимо, как и снижать уровень и время преподавания русского. Действительно, были в стране территории, я их называть не буду, где на самом деле подобное случалось, но у нас после выступления Владимира Владимировича ничего не поменялось вообще, у нас всё этим тезисам соответствовало. Мы очень внимательно отнеслись к этому выступлению, проверили количество часов, отведённых на изучение родного языка, и убедились, что действующая система изучения языков у нас соответствовала этим законам. В Марий Эл существует многовариативность — если человек этнический русский, никто не принуждает его изучать марийский язык. Было у нас несколько вариантов, причём можно было письменно заявить, чтобы ребёнок в рамках предмета «История и культура марийского народа» ознакомительно изучал марийский язык. Но насаждения и замены одного другим – т.е. русского языка марийским – ничего подобного у нас не было. Другое дело, что региональный компонент в образовании сильно поменялся, но к этому закону это не имеет вообще никакого отношения. Реформы в системе образования приводят к очень печальным последствиям, потому что там шатания из крайности в крайность происходили. Начиная с того, что государство отказалось от воспитания — будем давать одни знания, всех сократили, т.е. разрушили школу, потом слепое следование Болонскому процессу. А ведь существовала хорошая модель, которая максимально устраивала всех. Поэтому этот шаг носит коррекционный характер по отношению к предыдущим изменениям.
— И всё-таки марийский язык уступает свои позиции. Как сделать так, чтобы сами марийцы изучали свой родной язык?
— Над этой проблемой многие ломают голову, и в первую очередь общественность. У нас были профессиональные нытики, которые постоянно твердили: всё кончается, всё кончается… И так на протяжении последних десятилетий. Тем не менее кое-что за это время сделать удалось. Теперь скептики должны согласиться, что мы к этому подошли предметно, осознав, что нужны не просто общие размышления, уговоры родителей, но надо резко повысить востребованность языка и его оборот. И второе: внедрять в общественное сознание мысль, что пользование родным языком — это норма, потом, возможно, дойдут и до понимания того, что это преимущество людей, которые знают родной язык. И это удалось, мы ведь в своё время в шутку говорили – давайте включайте фантазию — чтобы даже из утюга звучал марийский язык, он должен иметь общественный фон, инструментальный, музыкальный, поэтический, бытовой, визуальный — его должно быть много, этого языка. Молодёжь этим занялась. Только у нас есть столичные дискотеки, куда приезжают из деревень – никто не верил, что это возможно. У нас появилось «Марий Эл радио», журнал «Марий сандалык», круглосуточное вещание на марийском языке, национальные хештеги — всё. Надо сделать так, чтобы во всём пространстве — в самом широком понимании — звучал и виделся марийский язык. Тогда появляется и востребованность, его употребление расширяется. Сейчас идею мультикультурализма раскритиковали, в том, как она понимается западными политиками. Этот вывернутый наизнанку мультикультурализм я своими глазами видел в Великобритании, поэтому не хочу, чтобы это было на моей родине. Но с другой стороны мультикультурализм – это равность культур. А поскольку язык — это часть культуры, то люди, хотя бы просвещённые, должны понимать, что культуры равнозначны. Не бывает в культуре маленького и большого. Сложность заключается в том, что всегда тех, кто этим занимается осмысленно, их немного — 2-3 процента, а тех, кто с пренебрежением к этому относятся — даже среди шестисот тысяч марийцев — гораздо больше. Поэтому ответственность и интенсивность действия этих 2-3 процентов должна быть такой, чтобы больше 50 процентов людей почувствовали этот эффект. Тогда и в голову не прдёт мысль написать заявление о том, что не нужен язык. Это очень сложный длинный путь, но это путь с перспективой. Единственное — нужна очень мощная система для создания этого эффекта, которая вбирает очень большие ресурсы, в том числе человеческие. Каждый раз я смотрю на это с точки зрения фактора культуры: никто не отрицает, что язык — это явление. Есть люди, которые этому мешают, это тоже надо понимать. Это националисты, шовинисты — это преграда, ущерб этой системе, её риск.
— Интересно, как Марий Эл выглядит с точки зрения сохранения родного языка на фоне других финно-угорских регионов России?
— Очень много с точки зрения такого современного подхода, о котором я говорил, делает сейчас Удмуртия. В Коми существует исследовательский институт, филиал Академии наук со своими ресурсами. Но сложность там в том, что лишь очень небольшая часть народа вовлечена в этот процесс. Складывается впечатление, что они слишком зациклены на себе, привязаны к общеевропейским тенденциям и не достигают эффекта расширения культуры и языка своего народа так, чтобы он занимал прочные позиции. И поэтому прорыва нет. Нет явлений, из которых бы складывался фундамент. У мордвы свои сложности — из-за разбросанности народа. Исследования есть, пытаются что-то делать, воссоздавать традиционную религию, но очень много потерь произошло. Вызов для них в том, что ассимиляционные процессы нанесли сильнейший удар, фундамент размыт, они живут в другой культурной среде, фрагментарно и они стараются, по сути, сшить новое национальное одеяло.
У нас же фундамент крепок, в том числе в том, что касается марийской традиционной религии. Я её рассматриваю как культурный феномен, который нужно поддерживать и развивать. Кстати, недавно в Марий Эл прошли полугодовые занятия по марийской традиционной религии. Как нематериальный объект культуры она вполне может претендовать на объект нематериального культурного наследия ЮНЕСКО. Единственно, нужно очень грамотно к этим вещам относиться, потому что всё не совсем прочно встало внутри самой традиционной религии, чтобы не случилась подмена, чтобы не завернули её в красивый фантик, и самое главное — чтобы не появились лжепророки, которые исказят сакральную часть своим неправильным истолкованием. Нельзя позволить расшатать ту сакральную часть, которая является аутентичной, и основой веры. Я не являюсь приверженцем этой веры, но мне очень важно, чтобы её каноны были правильны и тверды — на этом строится настоящая традиционная культура.
— Михаил Зиновьевич, порой в интернете приходится читать резкие упрёки в Ваш адрес, иногда даже обвинения в том, что Васютин — предатель марийского народа. Оставим на совести анонимных обвинителей эти огульные обвинения, но было бы любопытно узнать: а кого, по-Вашему, можно действительно назвать «предателем своего народа»?
— Думаю, что это человек, который отказывается от своего родного языка, от культуры. Когда человек не соотносит себя с ними. А что касается упрёков… Это политическая оценка. Я не служу конкретным личностям. Если мои знания востребованы, если я способен выполнять возложенные на меня задачи, почему я должен от этого отказываться? Единственно от чего бывает досадно: оценку дают люди, которые не знают, кто я такой, чем я вообще занимался. Я всегда в меру своих сил старался заниматься тем, что способствует сохранению моего народа, развитию его – хотя бы в гуманитарной сфере. Я занимался этим на различных постах. А послушать иные голоса, получается, что будто я на протяжении 20 лет изнутри подрывал устои своего народа…
— Вы дневник ведёте?
— Нет. Я не отношусь к людям системным, хотя к тем, кто это делает, я отношусь с величайшим пиететом. Это серьёзная работа — ведение дневника, это оценка того, что мы делаем.
— Жена для Вас — это…
— Сейчас, когда мы прожили вместе 38 лет, понимаешь, что жена — это фундамент, это основа, это самый близкий человек…
— Вы подсчитывали в скольких городах или регионах страны побывали за 20 лет в должности министра культуры республики?
— Специально не подсчитывал. Но, думаю, меньше тех, где я не побывал. Остался Дальний Восток — я там был только студентом, не был в нескольких республиках Кавказа…
— А какое место в Марий Эл для Вас самое красивое, самое притягательное?
— Тут для меня ничего не меняется. Всё равно самое красивое место — любая гора на правом берегу Волги, когда понимаешь, осознаёшь умом, что находишься в очень плотном обжитом пространстве, но когда смотришь в Заволжье, ощущение такое же как в Сибири — стоит тайга и там точно знаешь, что на протяжении 600 километров нет ни одного населённого пункта, но ктото всё-таки живёт. И у нас точно так же: наше Заволжье, как Амазония, до самого горизонта — нет ни единого признака жизни, но я умом понимаю сколько деревень лежит в округе, что через 180 километров будет Воскресенск, Макарьев, а там ничего не видно. Ощущение такое, на уровне инстинкта. Тот же Аламнер. Когда человек видит горизонт или пытается заглянуть за него, у него совсем другое состояние, возвышенное. Говорят, что психологическая устойчивость появляется, когда ты глядишь на небо, чтобы ничего не мешало взгляду. Надо делать это чаще.
Беседовал Сергей Щеглов.
«Марий сандалык — Марийский мир» № 2 (42), май-август 2019 года.